Саньяси (СИ) - Страница 40

— Простите, вмешалась в разговор графиня Светленова. — Вы помните историю с сеновалом? Как прикольно мы с Вами общались? Особенно, когда перерывы случались. А я Вам напомню. Когда один из нас двоих (неважно, кто именно, Вы или я) прерывался на долго ли, коротко ли, другой начинал, типа, шило в некоторых частях тела чувствовать. И назад на базар затаскивать. И это был чисто виртуальный роман с признаниями и разоблачениями. Последний раз, например, когда я на пару месяцев занялась летней сессией, Вы попытались сделать со мной в личке в стиле аля эпистолярный жанр. А перед тем — Вы при невыясненных обстоятельствах на дно ушли… ну и я при всеобщем скоплении народа во всех стилях бесконечными строфами обратно зазывала, и всё‑таки, в конце концов, вытащила вас на свет божий. А ещё раньше, стоило мне отвернуться на пару дней, как тут же лорд Камингстоун принимался верещать: «Свеееетлаааада! Выньте меня… из‑под двух юных гречанок! Не могуууу больше!!!»…

«Блин! — Мысленно воскликнул я. — Это же она! Как я сразу не узнал?! Девушка, ведущая поразительного радио!!!».

— Ну и совсем уж давно — чуть не год назад, — продолжала графиня. — Случился с Вами подозрительный «духовный кризис». С длительным отсутствием. Так что я в ваш адрес чуть не цитировала сильно повлиявшего на меня в своё время Ф. О. Бриля.

«Что за имя такое: Светлада? Надо будет в справочниках посмотреть», — Подумал я. Подошла Засиль, сменила блюда и всё так же молча удалилась.

— Замечательно! — Сказал моряк, — Респект!

— А напрягаться зачем? Это паразитное напряжение. От него один остеохондроз развивается. — Заценила графиня Светленова, старательно что‑то записывая в грязно‑бурого цвета тетрадку.

— Пытался ли я когда‑нибудь к себе придираться по детски? Всю жизнь ковыряюсь, до сих пор не могу сказать, где пролегла граница между детством и взрослостью. — Задумчиво сказал седой. — Вам не надо — Вы и не спрашивайте, кто неволит??? А мне всё хочется понять за оставшееся до смерти время, по возможности, разумеется.

— А зачем? А что такое понять? А сколько до смерти осталось? А что после смерти? А что такое смерть? А зачем смерть? А зачем понять именно до смерти? А зачем всё? А что такое всё? Вот если вы хоть это поймёте до смерти, не станете ли вы Буддой? или каким‑нибудь очередным миссией? — Прохрипел прокуренным голосом моряк, пытаясь вытащить из кармана брюк застрявшую там трубку.

— Из всей этой лихорадочной цепочки мне больше всего нравится вопрос «а что такое „всё“?» — Сообщила графиня Светленова, пряча записи в сумочку явно из крокодиловой кожи, покоящуюся на её коленях.

— Устойчиво наблюдаю нежелание какого‑либо самоанализа в данном направлении, а наоборот — голову в песок. Но под ногами‑то, как известно, бетон! — Сказал седой, наполняя свою рюмку.

— Я то, конечно, сам дурак и баобабов в своём глазу не вижу, так что мои замечания, боюсь, покатятся по бетону. — Немного раздражённо сообщил моряк.

— Как писал Козьма Прутков: «Бросая камешки вводу, смотри на круги, от них расходящиеся, чтобы это не было пустою забавою». Если не один к одному, то близко к тексту. — Процитировал седой.

— А смысл жизни не иначе как производная от идейности?.. — Спросил граф заговорщиским шёпотом.

Тут лохматый субъектподнял голову, посмотрел на сидящего перед ним седого и, резко выпрямившись, принялся вертеть головой, кого‑то выискивая. Наконец его взгляд упёрся в графиню Светленову.

— Вы, мадам, — произнёс он ясным, совершенно трезвым голосом, — ещё ответите за свои злодеяния.

— Что вы такое говорите? — Воскликнул ошарашенный граф.

— Хмель из башки лезет. — Прокомментировала девушка.

— Господин Ладожский, может вам проветриться пора? — Поинтересовался моряк.

Лохматый, не меняя позы, вывернул глаза, чуть ли не наизнанку. Несколько секунд смотрел на моряка, после чего вернул глаза в прежнее положение, уставившись на графиню.

— Мне доподлинно известно, куда подевался наш кот учёный. — Сказал он, не меняя выражения лица, не дрогнув голосом.

— Вот‑те раз! — оживился граф. — И куда же?

— Графиня Светленова убила его. Ошкурила, и теперь каждый вечер в преосвященском дворце появляется кот, точная копия исчезнувшего учёного кота. Он называет себя Мавриком и разговаривает голосом нашей хозяйки чайной избы.

— С чего вы это взяли? — Спросил вконец обалдевший седой.

— Я художник или кто, по‑вашему?! — Воскликнул господин Ладожский.

— Художник, художник. Только успокойтесь. — Поспешно согласился седой, подхватив бутылку коньяка и наливая в опустевшую рюмку лохматому.

Странный субъект принял стопочку, посмотрел сквозь жидкость на свет и единым махом осушил её. Глаза его тут же осоловели.

— Господа, разрешите выразить вам своё почтение… — Еле шевеля языком, произнёс он.

Тут к моему столику подошла хозяйка домашней кухни.

— Добрый день. — Поздоровалась она. — Как дела? Как Ваша командировка?

— Иска Нюмовна, откуда Вы всё знаете? Я ещё не успел прилететь, а Вам уже доподлинно известно где я и с кем я.

— Вы сегодня не вежливы. Не поздоровались с больной старушкой.

— Вы‑то?! Больная?!

— Да. Я. Старая, больная женщина.

— Да Вы нас всех ещё переживёте!..

— Не хамите!

— А Вы не уходите от ответа. — Горячился я.

— Вот. Из‑за таких моя клиентура портится, доходы уменьшаются…

— Послушайте, Иска Нюмовна, — Уже завёлся я, — меня не интересуют Ваши доходы, меня интересует, откуда Вы получаете информацию? Конкретные люди, приносящие Вам всякие известия, меня не интересуют. Меня интересует лишь источник.